Неточные совпадения
Молитвы Иисусовой
Не сотворив, уселися
У земского стола,
Налой и крест поставили,
Привел наш поп,
отец Иван
К присяге понятых.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать
молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как
отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
Кроме того,
отцом Вениаминовым переложено на алеутский язык Евангелие, им же изданы алеутский и алеутско-кадьякский буквари, с присовокуплением на том и на другом языках заповедей, Символа веры,
молитвы Господней, вседневных
молитв, потом счета и цифр.
Вот и передняя, потом большая комната с какими-то столами посредине, а вот и сама Надя, вся в черном, бледная, со строгим взглядом… Она узнала
отца и с радостным криком повисла у него на шее. Наступила долгая пауза, мучительно счастливая для всех действующих лиц, Нагибин потихоньку плакал в холодных сенях, творя про себя
молитву и торопливо вытирая бумажным платком катившиеся по лицу слезы.
Только в моленной, когда Досифея откладывала свои поклоны на разноцветный подручник, она молилась и за рабу божию Надежду; в
молитвах Марьи Степановны имя дочери было подведено под рубрику «недугующих, страждущих, плененных и в отсутствии сущих
отец и братии наших».
Однажды
отец, выслушав нашу чисто попугайскую утреннюю
молитву, собрал нас в своем кабинете и стал учить ее правильному произношению и смыслу. После этого мы уже не коверкали слов и понимали их значение. Но
молитва была холодна и не затрагивала воображения.
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей семье польский язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую
молитву я знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал от сестер
отца, но они приезжали к нам редко.
Объяснение
отца относительно
молитвы загорелось во мне неожиданной надеждой. Если это верно, то ведь дело устраивается просто: стоит только с верой, с настоящей верой попросить у бога пару крыльев… Не таких жалких какие брат состряпал из бумаги и дранок. А настоящих с перьями, какие бывают у птиц и ангелов. И я полечу!
Но с этих пор и я, как
отец, часто начинал
молитву, мучительно повторяя: «Отче…
«Молись, доню, крепче, — просил
отец, — твоя
молитва сильнее».
Под державным его покровом свободно и сердце наше, в
молитвах ко всевышнему творцу воссылаемых, с неизреченным радованием сказати можем, что отечество наше есть приятное божеству обиталище; ибо сложение его не на предрассудках и суевериях основано, но на внутреннем нашем чувствовании щедрот
отца всех.
Веси, николи не утруждал тебя,
отец всещедрый, бесполезною
молитвою.
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к
отцу Акакию и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную
молитву надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не то что других проклинать.
— Сидишь, вышиваешь, золото в глазах рябит, а от утреннего стояния так вот спину и ломит, и ноги ломит. А вечером опять служба. Постучишься к матушке в келию: «
Молитвами святых
отец наших господи помилуй нас». А матушка из келий так баском ответит: «Аминь».
— Да благословит же тебя бог, как я благословляю тебя, дитя мое милое, бесценное дитя! — сказал
отец. — Да пошлет и тебе навсегда мир души и оградит тебя от всякого горя. Помолись богу, друг мой, чтоб грешная
молитва моя дошла до него.
Читая
молитвы, он начинал вспоминать свою жизнь: вспоминал
отца, мать, деревню, Волчка-собаку, деда на печке, скамейки, на которых катался с ребятами, потом вспоминал девок с их песнями, потом лошадей, как их увели и как поймали конокрада, как он камнем добил его.
Неужели-то он, милосердый
отец, презрит
молитвой бедной старухи?
Знамя остановилось у аналоя. Раздалась команда: «На
молитву! Шапки долой!» — И затем послышался негромкий тягучий голос батальонного священника,
отца Иванцова-Платонова...
Молитва бывает, говорит он, словесная, когда Вы, сочувствуя, повторяете
молитвы святых
отцов.
Полагайтесь так, что хотя не можете вы молиться сами за себя из уездного храма, но есть у вас такой человек в столице, что через него идет за вас
молитва и из Казанского собора, где спаситель отечества, светлейший князь Кутузов погребен, и из Исакиевского, который весь снаружи мраморный, от самого низа даже до верха, и столичный этот за вас богомолец я, ибо я, четши ектению велегласно за кого положено возглашаю, а про самого себя шепотом твое имя, друже мой,
отец Савелий, потаенно произношу, и
молитву за тебя самую усердную отсюда посылаю Превечному, и жалуюсь, как ты напрасно пред всеми от начальства обижен.
Просто были все мы поражены сею находкой и не знали, как объяснить себе ее происхождение; но Аксинья первая усмотрела на пуговице у воротника рясы вздетою карточку, на коей круглыми, так сказать египетского штиля, буквами было написано: „Помяни, друг
отец Савелий, рабу Марфу в своих
молитвах“.
Стали петь «святителю отче Николае», и вдруг
отец Алексей на
молитве всю родню мою поминает.
Почти всегда, как только Матвей подходил к мачехе, являлся
отец, нарядный, в мягких сапогах, в чёрных шароварах и цветной рубахе, красной или синей, опоясанной шёлковым поясом монастырского тканья, с
молитвою.
Матвей перестал ходить на реку и старался обегать городскую площадь, зная, что при встрече с Хряповым и товарищами его он снова неизбежно будет драться. Иногда, перед тем как лечь спать, он опускался на колени и, свесив руки вдоль тела, наклонив голову — так стояла Палага в памятный день перед
отцом — шептал все
молитвы и псалмы, какие знал. В ответ им мигала лампада, освещая лик богоматери, как всегда задумчивый и печальный.
Молитва утомляла юношу и этим успокаивала его.
— Ничего не знаешь. Ты слушай меня. Когда так палка лежит, ты через нее не шагай, а или обойди, или скинь так-то с дороги, да
молитву прочти: «
Отцу и Сыну и Святому Духу», и иди с Богом. Ничего не сделает. Так-то старики еще меня учили.
Проповеди о посте или о
молитве говорить они уже не могут, а всё выйдут к аналою, да экспромту о лягушке: «как, говорят, ныне некие глаголемые анатомы в светских книгах о душе лжесвидетельствуют по рассечению лягушки», или «сколь дерзновенно, говорят, ныне некие лжеанатомы по усеченному и электрическою искрою припаленному кошачьему хвосту полагают о жизни»… а прихожане этим смущались, что в церкви, говорят, сказывает он негожие речи про припаленный кошкин хвост и лягушку; и дошло это вскоре до благочинного; и
отцу Ивану экспромту теперь говорить запрещено иначе как по тетрадке, с пропуском благочинного; а они что ни начнут сочинять, — всё опять мимоволыю или от лягушки, или — что уже совсем не идуще — от кошкина хвоста пишут и, главное, всё понапрасну, потому что говорить им этого ничего никогда не позволят.
— И ты, сын Димитрия Милославского, желаешь, наряду с бессильными старцами, с изувеченными и не могущими сражаться воинами, посвятить себя единой
молитве, когда вся кровь твоя принадлежит отечеству? Ты, юноша во цвете лет своих, желаешь, сложив спокойно руки, смотреть, как тысячи твоих братьев, умирая за веру
отцов и святую Русь, утучняют своею кровию родные поля московские?
В маленьком хозяйстве Дуни и
отца ее было в ту пору очень мало денег; но деньги эти, до последней копейки, пошли, однако ж, на панихиду за упокой души рабы божией Анны, — и каждый год потом, в тот самый день, сосновские прихожане могли видеть, как дедушка Кондратий и его дочка ставили перед образом тонкую восковую свечу, крестились и произносили
молитву, в которой часто поминалось имя доброй тетушки Анны.
— «Хорошо, сын мой! Так и надо: всё надо делать с верой в благостный исход и в бога, который помогает,
молитвами мадонны, добрым делам. Я прошу тебя, сын, если это случится, если сойдутся люди — приди ко мне на могилу и скажи:
отец — сделано! Чтобы я знал!»
Яков курил табак, пил водку, одевался в немецкое платье, на
молитвы и радения не ходил, а когда степенные люди увещевали его, напоминая ему об
отце, он насмешливо отзывался...
— Возьми это к себе: перед этим складнем
отец твой молился за час до смерти, молись и ты —
молитва очищает сердце.
Прежде всего девочки нескладными и визгливыми голосами пропели предучебную
молитву; затем законоучитель, именно знакомый нам
отец Иоанн, прочел прекрасную речь полусветского и полудуховного содержания: «О добродетелях и о путях к оным».
— Бог за всех наказывает, — смиренно ответила больная игуменья. — Молитвы-то наши недоходны к богу, вот и лежу второй год. Хоть бы ты помолился,
отец…
Улыбался умильно и ждал. Но было пусто и в душе и вокруг. И не возвращался тихий и скорбный образ. Вспоминались ненужно и мучительно восковые горящие свечи, поп в рясе, нарисованная на стене икона, и как
отец, сгибаясь и разгибаясь, молится и кладет поклоны, а сам смотрит исподлобья, молится ли Васька, не занялся ли баловством. И стало еще страшнее, чем до
молитвы.
Дознано было, что
отец и старший сын часто ездят по окрестным деревням, подговаривая мужиков сеять лён. В одну из таких поездок на Илью Артамонова напали беглые солдаты, он убил одного из них кистенём, двухфунтовой гирей, привязанной к сыромятному ремню, другому проломил голову, третий убежал. Исправник похвалил Артамонова за это, а молодой священник бедного Ильинского прихода наложил эпитимью за убийство — сорок ночей простоять в церкви на
молитве.
Слова
молитвы, похожей на требование, вылетали из круглых ртов белым паром, замерзая инеем на бровях и усах басов, оседая в бородах нестройно подпевавшего купечества. Особенно пронзительно, настойчиво и особенно не в лад хору пел городской голова Воропонов, сын тележника; толстый, краснощёкий, с глазами цвета перламутровых пуговиц, он получил в наследство от своего
отца вместе с имуществом и неукротимую вражду ко всем Артамоновым.
Никита стоит у ног
отца, ожидая, когда
отец вспомнит о нём. Баймакова то расчёсывает гребнем густые, курчавые волосы Ильи, то отирает салфеткой непрерывную струйку крови в углу его губ, капли пота на лбу и на висках, она что-то шепчет в его помутневшие глаза, шепчет горячо, как
молитву, а он, положив одну руку на плечо ей, другую на колено, отяжелевшим языком ворочает последние слова...
Так,
отец мой, так!
Мне мир постыл, я быть хочу монахом;
Моей беспутной, невоздержной жизни
Познал я сквернь, и алчет беспредельно
Душа
молитв, а тело власяницы!
Акулина Ивановна. Я
молитву…
молитву,
отец…
— Пожалейте, православные, помолитесь за несчастную, без рук, без ног лежит четвёртый год; попросите богородицу о помощи, возместится вам господом за святые
молитвы ваши, помогите отцу-матери горе избыть!
Во время
молитвы, припадая головою к холодному камню пола часовни, я так живо воображала моего
отца, так верила в то, что его душа понимает меня и благословляет мой выбор, что и теперь мне казалось, что душа его тут, летает над нами и что я чувствую на себе его благословение.
Проходя мимо часов, Меркулов смотрит на циферблат. Большая стрелка уперлась прямо вверх, а маленькая отошла от нее чуть-чуть вправо. «После полуночи», — соображает Меркулов. Он сильно зевает, быстрым движением несколько раз кряду крестит рот и бормочет что-то вроде
молитвы: «Господи… царица небесная… еще небось часа два с половиной осталось… Святые угодники… Петра, Алексея, Ионы, Филиппа… добропоживших
отцов и братии наших…»
Висели у нас по стенам в гостинице этакие печатные листы: не
молитвы, а так… стихотворное упражнение некоего
отца Павсикакия.
Растворите, во имя
отца и сына и святаго духа, дверечки широкие: сам я, сватушка, двери на петле поведу, а без аминя не войду!» Тем, друг сердечный, что в свадебном деле ничего без
молитвы начинать нельзя, весь поезд, значит, аминя и ждет — да!
На другой день
отец Сергий просил прощенья у игумна и братии за свою гордость, но вместе с тем после ночи, проведенной в
молитве, решил, что ему надо оставить этот монастырь, и написал об этом письмо старцу, умоляя его разрешить ему перейти назад в монастырь старца.
Отец Сергий жил шестой год в затворе. Ему было сорок девять лет. Жизнь его была трудная. Не трудами поста и
молитвы, это были не труды, а внутренней борьбой, которой он никак не ожидал. Источников борьбы было два: сомнение и плотская похоть. И оба врага всегда поднимались вместе. Ему казалось, что это были два разные врага, тогда как это был один и тот же. Как только уничтожалось сомненье, так уничтожалась похоть. Но он думал, что это два разные дьявола, и боролся с ними порознь.
Всё время свое
отец Сергий проводил в келье на
молитве или в беседе с посетителями, которых всё становилось больше и больше. Выходил
отец Сергий только в церковь раза три в год, и за водой, и за дровами, когда была в том нужда.
Она интересовала его тем, что это было развлечение, новое лицо, тем, что и
отец ее и она считали его угодником, таким, чья
молитва исполнялась.
Отец Сергий вспомнил притчу о неправедном судье и, прежде не имевши сомнений в том, что он должен отказать, почувствовал сомнение, а почувствовав сомнение, стал на
молитву и молился до тех пор, пока в душе его не возникло решение.
После ужина
отец Сергий стал творить умственную
молитву: «Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас», а потом стал читать псалом, и вдруг, среди псалма, откуда ни возьмись, воробей слетел с куста на землю и, чиликая и попрыгивая, подскочил к нему, испугался чего-то и улетел.